дмитрий воденников: "еще пожить и поиграть с людьми"

(цитата из информации "О себе" в фейсбуке Д.В.)

14 января — 21 марта 2014

Автор: Павел Цапюк

ПЦ: Дмитрий Борисович, а давайте я вам привезу чаю, а вы мне дадите интервью? У меня столько вопросов накопилось за прочтением ваших ФБ-записок. Думаю, ответы на них могут быть интересны многим вашим читателям.

ДВ: Каким читателям, Павел?
И привезите мне лучше вина.

ПЦ: Да любым. ФБ, сайта. Вообще.
Вина так вина. Вино какой страны вы предпочитаете в это время суток?

ДВ: Франция

ПЦ: Тогда, полагаю, красное сухое?

ДВ: белое
только белое
но сухое

Из ФБ-чата

Проходит несколько дней. В назначенный день я с утра пишу смс, справляясь, все ли в силе. Воденников перезванивает и просит приехать попозже, т.к. ко времени он не успевает. Мне не принципиально, я могу и позже. На месте за полчаса, сижу в машине и то ли читаю ФБ-ленту, то ли играю во что-то. В какой-то момент я увидел пролетевшего — буквально, но не в смысле некасания земли, а в смысле скорости передвижения — Воденникова и подумал: как хорошо, что я не напросился с ним прогуляться. На такой скорости у меня точно не получилось бы. И вот мы сидим на кухне, чай заварен, вино открыто, я запускаю два диктофона — на всякий случай — и мы начинаем.

ПЦ: Я подготовился: почитал ваш ЖЖ, фейсбук и сайт. Благодаря интервью "Glance" часть моих вопросов отпала, но часть осталась.

ДВ: В ЖЖ я иногда делаю кросс-пост.

ПЦ: Мне важно было найти последний настоящий пост в ЖЖ, написанный для ЖЖ. И отсюда первый вопрос: почему при смене площадки — ФБ вместо ЖЖ — настолько кардинально изменился и стиль записей? Откуда возникла эта… самоироничная псевдоклоунада "упитанного старичка с собачкой и шагомером"? Я специально сходил в ЖЖ уточнить, когда там появилась последняя запись, сделанная для ЖЖ, не кросс-пост. И я сравнил того Воденникова, который был в ЖЖ, и того, который есть в ФБ. Я прекрасно представляю себе, каким образом два таких разных человека могут быть одним. Но, когда я переходя по ссылкам именно из ФБ, читаю, например, статью про Охлобыстина, я ловлю себя на мысли, что я — читательски — не верю, что это действительно один и тот же автор. И контраст слишком сильный. Что случилось при переходе в ФБ?

ДВ: Ничего не случилось, не связывайте это с фейсбуком. Это все равно что спросить, например, у Битлз: скажите, почему, когда вы перешли на CD или даже mp3 — допустим, они все дожили до наших дней — стали писать другие песни? От перехода с магнитоносителя на другой способ передачи звука песни не меняется. Он меняется независимо от этого.

Дело в том, что я изменился. Просто между тем и другим лежит огромная бездна, огромная река. Материки тоже двигаются. Хотя, возможно, вы считаете, что они были созданы за шесть тысячелетий, и целуете пояс Богородицы. Ну так вот. Это как та река, что отделяет одно плато от другого. Это еще Кастанеда говорил хотя я знаю, как к нему презрительно относятся — говорил о чувстве собственной важности. Что один из самых главных путей изменения себя — это отказаться от чувства собственной важности. ЧСВ. У меня было очень много чувства собственной важности. У меня и сейчас его достаточно. Завались. Но что-то хрустнуло и материки стали расходиться. И ранее мертвое русло реки стало наполняться, уж не знаю, живительной ли, болотной, еще какой-то водой. Водой достаточно иронического к себе отношения. Потому что я действительно чувствую себя сильно стареющим. Я, конечно, не старик. Я понимаю, что мне сорок пять лет.

ПЦ: И что? Мне сорок пять лет будет через девять. Когда тебе двадцать, представить сорок пять почти нереально. А сейчас я уже могу себе это представить вполне.

ДВ: Вы ничего не можете себе представить, никакого возраста, пока вам не стукнуло сорок — и так далее. Это изменения, которые происходят на каком-то молекулярном уровне.

ПЦ: Вы часто повторяете "сорок пять", вам явно нравится это число. Интересно, что вы будете говорить, когда вам будет сорок шесть?

ДВ: Буду говорить, что мне сорок шесть. Есть такой известный персонаж, Александр Тимофеевский. Он "Русскую жизнь" курировал вместе с Митей Ольшанским. И вот в одном его статусе — меня страшно раздражает это слово в ФБ, не "пост", а именно "статус" (жутко раздражает, как слово "личка") — он рассказывал про каких-то своих приятелей, которые в своих личных данных в ФБ пишут только число и месяц рождения, но не год. "Они что, рассчитывают на негаданную встречу?" Как те дамочки, что всегда рассчитывают. Так вот, я никогда не принадлежал к разряду дамочек, несмотря на все мужские и женские черты, которые представлены во мне в огромном количестве, и все перемешаны, потому что я и капризный, и вздорный, и сказать, что я стопроцентный мужчина, невозможно, даже под наркозом я такого не скажу. Но вот чего во мне нету, так вот этого.

ПЦ: Так а на сколько на самом деле вы себя ощущаете?

ДВ: Иногда я ощущаю себя стариком. Честно. Иногда я ощущаю себя шестилетним. Шестнадцатилетним — никогда.

ПЦ: А вот когда вы идете, вы себя каким ощущаете? Вот как сегодня, когда вы к подъезду подходили…

ДВ: Я чувствую себя вообще без возраста. Я чувствую себя такой немножко странной мифологической лошадью… Кстати, я знаю, что такое странная мифологическая лошадь. Это единорог.

ПЦ: Возвращаясь к фейсбуку. В ЖЖ вы почти всегда отключали комментарии, а в фейсбуке вы очень живо реагируете на… всю ту хрень… (Воденников смеется) которую вам пишут в ответ на ваши посты.

ДВ: …на вашу хрень! И пишут много, надо сказать.

ПЦ: И тут возникает тот самый дурацкий вопрос, которым обычно Дмитрия Быкова задалбывают, "когда вы все успеваете?" Но вопрос не в том, когда вы успеваете. А в том, почему вы вдруг решили на это все отвечать?

ДВ: Мне весело.

ПЦ: А вам не надоедает это веселье? Мне кажется, оно довольно однообразное.

ДВ: Ну как вам сказать… Есть такое понятие ритуала. И вся церковная жизнь вокруг этого строится, и если не вся литературная, то поэтическая жизнь. Если брать классическое стихотворение, то это чистый ритуал: у тебя есть ритм, есть размер, еще и набор рифм. А иногда бывает не просто abab, а еще и какая-нибудь ахматовская строфа. А можно было сказать: "Скажи-ка мне, брат Пушкин, а не надоело тебе, а? Взял бы, статеечку какую-нибудь тиснул". Кстати, его многие в этом упрекали. С пользой бы время проводил. Написал бы, например, про крепостное право. Учитывая, что ты сам крепостник. Что-нибудь без всякого вот этого… "Зачем? Вас не утомляет это, Александр Сергеич?"

Так вот, отвечаю вам. Все дело в том, что мы ритуальные животные. Мы символически ритуальные животные. У нас есть ритуал. Мы все пронизаны этим. И фейсбук как раз, если с умом пользоваться, не когда серьезная история, и люди что-то там пишут, а когда есть игра, есть ритуал… Там возникают свои шахматы. Странные шахматы. Всегда находится какая-нибудь сволочь, которая говорит гадости — ну такая, условная, да? потому что настоящую сволочь, ее надо, конечно, убирать… Там есть люди, которые играют роль влюбленного. Есть люди, которые претендуют, и с основанием, надо сказать, на то, что они хорошие собеседники, и начинают, например, ревновать меня к другим. Начинают ревновать, вступать в какие-то перепалки, понятно, неявные, поскольку люди все интеллигентные… По-моему, это смешно. Более того, это по-настоящему заводит, иногда это обижает.

В ФБ все происходит, как в реальной жизни. Я вас уверяю. Ты так же вступаешь с людьми в отношения, ты совершаешь точно такие же ошибки, точно так же проявляется твой характер — например, мой — что я не могу вовремя остановиться. В разговоре я не могу, в интервью не могу: начинаю "бла-бла-бла"… Вы уже сидите, почесываетесь: "Заткнется этот старый дурак или нет?" А я все "бла-бла", мысль забыл, потом перескочил, потом вернулся… Вот, собственно, ФБ является такой мини-моделью мира, меня и людей. И мне тяжело общаться с людьми, я не хочу въяве с ними общаться, мне скучно — я серьезно говорю, по-настоящему скучно.

ПЦ: А вы нашли через ФБ каких-нибудь людей, с которыми вам в реале было бы интересно общаться?

ДВ: Да! Например, я нашел там своего друга Иру Краснову. Она показала мне Германию. И мы познакомились именно через фейсбук. Я помню, однажды мы поехали в Амстердам, ехать долго, пятьсот километров, и в какой-то момент я сказал: "Ира, давайте вернемся обратно, в ваш этот Тельгте". Это такой маленький городишко, вы даже не знаете такой. Потому что я понял, что мне нравится проводить вечер, сидя с ней в комнате, она в своем айпаде, я в своем, но мы как-то переговариваемся…

ПЦ: То есть и без Амстердама хорошо?

ДВ: Да! Увидеть Амстердам здорово. Но еще лучше просто сидеть, дружить, общаться. Она уходила в школу с утра, я оставался дома с ее дочкой и мамой. Я уходил гулять. Потом она возвращалась, я возвращался, что-то готовила, мы расходились, каждый своими делами занимался. Оказалось, что это было лучше — хотя Амстердам был прекрасен, и я благодарен за то, что мне его показали — но это оказалось лучше чего бы то ни было. И вот эту немецкую жизнь, в которую я влюбился, я очень сильно ее почувствовал именно через человека, потому что мы ездили, я ходил один по этому городу. Когда тебе навстречу едут монахини на велосипеде и здороваются с тобой. Я хочу посмотреть в Москве хоть на какую-нибудь монахиню на велосипеде, а во-вторых, чтобы кто-то с тобой поздоровался — даже в маленьком городишке с тобой никто не поздоровается.

ПЦ: Вы когда пишете что-либо в фейсбук, вы сравниваете количество откликов на тот или иной пост?

ДВ: Я сравниваю количество лайков. Я не отслеживаю, но в силу того, что это очень легко увидеть, не скажешь же: "Знаете, нет, я не вижу! Я все где-то в облаках, и замечаю только людей, души их, бьющиеся кровяные тельца." Естественно, я не слепой и не до конца сумасшедший. Но по большому счету я ничего для этого не делаю, мне плевать. Я не делаю это для какой-то цели. Это бесцельно. Есть такая прекрасная фраза Александра Пушкина: "Ведь мы играем не для денег, а чтобы вечность проводить". Это ведьмы говорят. Была какая-то недописанная маленькая трагедия, в набросках. Кажется, перед "Мефистофелем". Там есть именно такая фраза. Вот вам пожалуйста.

<— Что козырь? — Черви. — Мне ходить.
— Я бью. — Нельзя ли погодить?
— Беру. — Кругом нас обыграла!
— Эй, смерть! Ты, право, сплутовала.
— Молчи! ты глуп и молоденек.
Уж не тебе меня ловить.
Ведь мы играем не из денег,
А только б вечность проводить!

А. Пушкин. Из "Набросков к замыслу о Фаусте"ПЦ>

ДВ: Пушкин же ваше все. Кстати, он не мое все. Но вот ваше, вы же все любите от него писаться кипятком. Это, кстати, к вопросу о пошлости. Когда говорят: "Читал бы только одного Пушкина". Ну читай идиот.

ПЦ: У меня немного не складывается картинка. Не то чтобы я хотел поймать вас на тщеславии или еще чем-то…

ДВ: Почему, я очень тщеславный!

ПЦ: Ну, на этот счет у меня никаких иллюзий нету. Про стиль, допустим, вы ответили, что тогда, в ЖЖ, вы были возвышенным и пафосным…

ДВ: Я был таким же, я просто очень следил за собой. У меня были закрытые какие-то группы, где мы с друзьями так и веселились, и в какой-то момент мне стало плевать.

ПЦ: А, то есть было то же самое, что в фейсбуке?

ДВ: …но оно было закрытое, для своих. Для десяти-пятнадцати человек.

ПЦ: А куда девалась та часть, которая раньше была для всех? Почему сейчас она существует только в виде газетных статей? Вы концентрируете и выплескиваете туда? Просто вас сейчас можно осерьёзить в фейсбуке разве что, упрекнув Pussy Riot в том, что они, выйдя из тюрьмы, не поехали к своим детям. Вот тут вы разразитесь гневной отповедью.

ДВ: Да… да…

ПЦ: Но это единственное, чем вас можно зацепить.

ДВ: Почему? Меня можно зацепить клерикальной истерией, в нашем обществе существующей.

ПЦ: Но по сути это то же самое.

ДВ: Хорошо, гомофобной политикой нашего государства… Опять то же самое?

ПЦ: У вас изнутри этого не возникает!

ДВ: Как не возникает?

ПЦ: Получается, что когда вы хотите написать просто от себя, то вы пишете только заметки Чуни: "опять старый дурак не дал мне поесть"…

ДВ: А все остальное я пишу в эссе. Кстати, там тоже много иронического к себе отношения, если вы заметили. Там часто начинается с анекдота про себя. Вот, собственно, вам и ответ. Я раньше был слишком обуян самим собой, своей гордыней. Мне казалось, что у меня есть миссия. Наверное, она у меня и была, потому что я очень сложно писал стихи. И казалось, что в своих стихах я делаю какие-то невозможные вещи. Не в том смысле, что они такие прекрасные — я как раз про это говорил не один раз, что я никогда не мог написать ничего хорошего, я писал это через себя, преодолевая себя, я настолько заболевал почти физически, когда это писал, что это писал не совсем я, это писало какое-то лучшее, более древнее ядро, существо, находящееся внутри меня.

ПЦ: Может, это и правильно?

ДВ: Я думаю, что исключительно только так и надо писать. Но стихов больше нет, они ушли. Но осталось зато, я думаю, что не говно, а человек, и это я каждый раз доказываю, в частности, статьями о Pussy Riot, потому что это правильная и единственно возможная позиция современного человека.

ПЦ: А скажите, вы когда цитируете стихи в фейсбуке, почему никогда не вспоминаете свои собственные? Сознательно избегаете или просто к слову не приходится?

ДВ: Мне всегда казалось странным это желание, знаете, у поэтов это часто есть, им сразу хочется присунуть — извините за неприличное слово — свои стихи. Они все время хотят читать свои стихи. Я не хочу читать свои стихи.

ПЦ: Но вы же когда цитируете "Анночку нашу Андревночку", вы ее не пиарите, вы же просто вплетаете в свой рассказ стихи, которые подходят сюда.

ДВ: Значит у меня в этот момент…

ПЦ: …просто не включается?

ДВ: Просто не включается.

ПЦ: А когда сейчас выступаете, какие стихи читаете?

ДВ: Во-первых, я сейчас выступаю только за деньги. За нормальные деньги. За десять тыщ я выступаю! (смеется) Рублей, естественно. Я езжу и выступаю за деньги. Но я стараюсь читать не свои стихи. Хотя меня просят именно свои. Поскольку я же не чтец-декламатор. Но я очень люблю стихи Елены Шварц, Линор Горалик, Вениамина Блаженных,

<есть разночтения, "Блаженный" и "Блаженных", в публикациях разных лет указывалось по-разному — ПЦ>

Яна Сатуновского, потому что мне кажется, что людям это надо показывать, а если им легче это делать через чужой голос… Ведь там собирается много народу. И людям, мне кажется, хочется (мне вообще плевать, что им там хочется — наконец-то сбросил маску!) просто я вижу, что им интересно не когда выходят и ломают руки, трепещут и читают свои стихи. А когда им говорят о других стихах. Понимаете, я не могу читать свое стихотворение, а потом говорить: "Посмотрите, как оно сделано". Это глупо. А когда я читаю Елену Ширман, ее последние стихи. Советскую поэтессу, убитую немцами. До этого она писала советскую хреномуть на спецкурсе Светлова, кажется, и потом разродилась поразительными верлибрическими стихами.

ПЦ: Прорвало.

ДВ: Прорвало! Они гениальны. Когда ты читаешь, ты понимаешь, что у людей просто рвет клише, у них рвет матрицу. Потому что, может быть, стоит написать такие стихи и умереть. И мне хочется объяснить, как это потрясающе сделано. Например, у Линор Горалик есть стихотворение, такой перевертыш из "Федорина горя". И вот бегут вещи, и уже слышат топот Федоры, и тут выходит на трясущихся ногах самовар с оторванной ручкой и говорит: "Все, кто верит в меня, за мной".

<Оригинал стихотворения здесь — ПЦ>

"И тут река расступилась…" И в этот момент бегут мурашки. Потому что это отсылка, вы же понимаете, к чему эта отсылка? Помните этот момент, когда бежали из Египта, и море расступилось? И вот когда ты вдруг на таком узнаваемом материале — кажется, что еще более узнаваемо? Только частушки: "Я купила колбасу, и в карман полóжила, очень эта колбаса меня растревожила". Это, можно сказать, верхняя точка, Алла Борисовна наших поэтических ассоциаций. И когда тебя вдруг пробивает, а кажется это так просто, ведь по большому счету это такой ремейк, это бурлеск, когда о высоком говоришь низко. Или наоборот. И этот бурлесковый прием отрывает вдруг какие-то ленты прямо с тебя живого и вскрывает какие-то пласты, совершенно древние. А с другой стороны, почему-то ты сам, дурак, не догадался этого сделать.

ПЦ: А вы действительно видите это в зрителях, когда вы им это объясняете?

ДВ: Естественно. Конечно.

ПЦ: То есть вы теперь не только и не столько поэт, вы скорее, что называется, культуртрегер?

ДВ: Я вообще не поэт больше. Я повторяю это постоянно. Это все равно что прийти к балерине, которая сломала себе две ноги, и сказать… Она больше не балерина, она балерина на пенсии. Хорошее название для романа, кстати, "Балерина на пенсии".

ПЦ: Вы меня простите, но Александр Сергеевич Грибоедов — не дипломат.

ДВ: Он плохо кончил, как известно.

ПЦ: Это второй вопрос. Он кончил-то как дипломат, и кончил, может быть, даже прекрасно. Заслужив себе память вечную в пределах МИДа. Но то, что он сделал в литературе, все-таки гораздо важнее, поэтому Грибоедов — поэт и драматург, пусть даже написавший только "Горе от ума". И поэтому же Дмитрий Воденников — и для меня, и много для кого еще — поэт. И даже если Дмитрий Воденников каждому из нас на лбу напишет, чтобы мы, друг на друга глядя, вспоминали, что "Воденников не поэт", мы все равно будем знать, что Дмитрий Воденников — поэт. Но вы теперь в собственном представлении…

ДВ: Ну я не культуртрегер, нет.

ПЦ: Но ведь когда вы читаете чужие стихи, объясняете, как они возникли, как они устроены, и про "река расступилась" — это культуртрегерство в чистом виде.

ДВ: Но они же приходят не на культуртрегера.

ПЦ: Конечно! Но ведь вы же, используя их интерес к вашей поэзии, вытаскиваете их на другой уровень. Они приходят вот тут немножко культурки приобщиться, а вы им раз — и бурлескное "Федорино горе". И у них, как вы сами сказали, рвется матрица и все шаблоны. Это же культуртрегерство в чистом виде.

ДВ: Ну хорошо. Мне просто очень не нравится. Я не хочу быть культуртрегером.

ПЦ: Почему?

ДВ: Не знаю, мне не нравится. Потому что мне кажется "культуръегерь" какой-то, который отстреливает…

ПЦ: В какой-то степени да. Вы же заодно объясняете и что такое хорошо и плохо.

ДВ: Мне не нравится. Мне не нравилось слово "литератор". Дмитрий Кузьмин, очень вам хорошо известный, очень любил говорить "господа литераторы". У нас с Димой напряженные отношения всегда были, потому что у меня всегда другой был взгляд на политику поэзии. Хотя я к Диме отношусь с большим уважением. Но понимаете, мне вот эти фразы "господа литераторы" — очень не нравятся. Не нравится слово "литератор". Литератор — это какой-то Тургенев условный. Тургенев прекрасный писатель, но представьте себе усредненного Тургенева: он пописывает, кто-то там что-то почитывает. А я знал, что поэт — это животное. Которое бегает, вот как собачка, которая только что вас лизала, а сейчас жрет кашу. Но потом вдруг раз! — и обычный человек становится дудкой, через которую дует что-то, какой-то розовый или серый ветер. Он не "господин литератор", понимаете? Он существо. Странное, мифологическое, с перекошенным лицом, когда глаз уезжает сюда, а рог — я же единорог, как вы помните — рог ждет свою девственницу. Понятно, что он не ждет свою девственницу, но вы же знаете, что только девственница может найти единорога. Не знаете, да?

ПЦ: Никогда просто так плотно девственницами не занимался…

ДВ: Ну понятно, да. Вот вы обязательно эту фразу запишите. Только не приписывайте ее мне.

<Википедия утверждает, что единорог "убивал всякого человека, который ему попадался навстречу; только девственница могла его укротить, и тогда он делался ручным, ложился на землю и засыпал" — ПЦ>

…и вот что во мне было. И вот почему никакой я больше не поэт. Больше во мне это все не звучит, не рвется, не бурлит, подспудно не прорывается. "Вставай, поэт, и виждь, и внемли, исполнись волею моей, и, обходя моря и земли, глаголом жги сердца людей".

<У Пушкина: "Восстань, пророк…" — ПЦ>

Ко мне не приходит больше шестикрылый серафим и не разрывает мне грудь. Поэтому я не смею себя называть поэтом. Потому что вас тьмы — вот люблю я оскорбить людей — вас тьмы и тьмы, вы все поэты, окей, я сейчас, естественно, не про вас, я не вас оскорбляю, я сейчас всех оскорбляю. Любая кочка у нас уже поэт. Так вот, я не поэт. Помните, как Бродский сказал про Евтушенко: если он против колхозов, то я — за. Так вот, если вы все поэты, то значит, я не поэт. Я просто хорошо знаю, что это такое. Это не текстики низать. Поэтому я на полном серьезе от этого отказываюсь, потому что я в совершенно уже другой стадии. Но я, поверьте мне, лучше и, возможно, в каких-то вещах объемнее. Чем было раньше.

ПЦ: А из того, чем вы сейчас занимаетесь за деньги, что вам нравится больше всего?

ДВ: Мне больше всего нравилось писать эссе в "Русскую жизнь". Мне нравилось, как это делал Митя Ольшанский, он сознательно платил большие деньги, потому что считал, что это не потогонная работа, а автор, которого мы все любим и уважаем, может сидеть и целый месяц писать свое эссе. Я, конечно, не писал месяц, но это в некоторой степени была "проза поэта". Сейчас я такую прозу не пишу. "Газета.ру" сразу сказала: "Мы очень любим ваши эссе в "Русской жизни", но не пишите, пожалуйста, как в "Русскую жизнь". Нам бы хотелось что-то из реальной жизни, и вообще интересное не только вам и вашей нарциссической оранжерейке. Из трех калек". И за это, кстати, я им благодарен, потому что, повернув этот свой магический кубик Рубика, я действительно вдруг увидел, что это интересно, писать об этой социальной, дубовой, кондовой теме.

<Все колонки Дм. Воденникова в "Газете.ру" по ссылке ПЦ>

ПЦ: А темы вы сами берете?

ДВ: Конечно. А как еще?

ПЦ: Ну, может быть они вам предлагают…

ДВ: Нет, нет. Мне не предлагают, я же колумнист.

ПЦ: А у вас темы в запасе или вы просто узнаете про что-то и думаете: "О, про это надо написать!"

ДВ: Поскольку у меня проблемы с памятью, я, конечно, записал навскидку, как только мне предложили, несколько тем. Чтоб не забыть потом. Но они же протухают, вы понимаете. И, к сожалению, российская жизнь сейчас дает тебе целый калейдоскоп тем, и поэтому я даже забыл про этот столбик. Скажем, уважаемая Татьяна Никитична напишет вдруг про "гранитный камушек в груди Pussy Riot" и такая сразу жирная тема возникает, что по сравнению с ней весь твой столбик, который ты накалякал в своем склеротическом альбомчике, сразу меркнет. Особенно когда ты посмотришь, как потом за этим выстраивается целый хвост, и ты понимаешь, какой кавардак у людей в головах, и в этот момент тебе хочется об этом написать. Это так подогревает тебе кровь, ты так бесишься искренне, что по сравнению с этим все твои замороченные тонкие гениальные — якобы — или не якобы — движения, они меркнут, потому что хочется встать и защитить право девочек ехать или не ехать сразу к детям. Потому что не вы сидели два года в тюрьме. А они. Помните это известное, как кому улыбался Александр Блок? Не знаете эту историю? Мне кажется, я вас утомляю.

ПЦ: Нет.

ДВ: В советское — с послаблениями, но еще вполне махровое — время Анна Ахматова опубликовала стихотворение: "Улыбнется презрительно Блок, трагический тенор эпохи".

<И в памяти черной пошарив, найдешь
До самого локтя перчатки,
И ночь Петербурга. И в сумраке лож
Тот запах и душный и сладкий.
И ветер с залива. А там, между строк,
Минуя и ахи и охи,
Тебе улыбнется презрительно Блок —
Трагический тенор эпохи.

А. Ахматова, "Три стихотворения" — ПЦ>

ДВ: И какая-то средней руки даровитость, если не сказать бездарность, возмутилась в своей статье, что наш Блок, советский, не мог улыбаться "презрительно". На что другой критик ответил замечательно: "Блок улыбался все-таки Ахматовой, а не вам". По-моему, это блистательно! И я сейчас забыл, к чему я про Блока вспомнил…

ПЦ: Про гранитный камушек.

ДВ. Да. Давайте все-таки не будем забывать, что два года отсидели не вы, а они. И они сами лучше знают, куда им в первые сутки бросаться. Потом они все-таки поехали к своим детям, как вы понимаете. Это, мне кажется, очень важно. Потому что я не понимаю, что за балаган и свалка существует в головах наших сограждан. Я сейчас говорю, как вы понимаете, не про Толстую, потому что она большой талантливый человек. Это все не про Татьяну Никитичну, она просто устроила этот срач, как его называют. Но меня больше интересует не она и не Авдотья Смирнова, которых я люблю и уважаю. Хотя им плевать, естественно, на мою любовь и уважение, и это нормально. Меня интересуют вот эти пингвинчики, которые побежали за двумя локомотивчиками, и стали разносить эту мысль.

ПЦ: А как на ваш взгляд, что самое главное, чего добились, чего достигли или что сделали Pussy Riot? Самое главное их достижение, за что вы их уважаете, любите. Вы считаете своим долгом из защитить, потому что…

ДВ: Потому что они заплатили дорогую цену за свое искусство. Мы можем на самом деле это искусством не считать. Вы же знаете, что никакое современное искусство за искусство уже не считается. Какое бы оно ни было. Поэзия давно уже не поэзия, танец не танец, перформанс вообще никогда искусством не считался. Они сделали в этой стране вещь, за которую они расплатились достаточно высокой ценой. И тут кончается искусство, как написал Борис Леонидович, "и дышит почва и судьба".

<О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью — убивают,
Нахлынут горлом и убьют!

От шуток с этой подоплекой
Я б отказался наотрез.
Начало было так далеко,
Так робок первый интерес.

Но старость — это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез.

Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлет раба,
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба.

Б. Пастернак — ПЦ>

ДВ: Понятно, что искусством в нашем представлении назвать это сложно: попытаться сплясать и прокричать какие-то частушки с амвона церкви — это, конечно, в нашем представлении не искусство, но они заплатили за это цену, и здесь кончилось искусство, и начались "почва и судьба". Понимаете?

ПЦ: То есть получается, что самое большое их достижение — то, что они отсидели эти два года?

ДВ: Самое большое их достижение — то, что они говорили на суде. Когда им предоставляли последнее слово. Как они там себя вели. И, конечно, то, как они сидели. Вы же понимаете, что сидеть можно по-разному. Об этом написано очень много литературы. И мы все почти себе это представляем, потому что у нас это в крови. Вы же знаете, что делала Надежда Толоконникова, как она писала открытые письма по поводу тех безобразий, которые творятся. Вы знаете, что она голодала. Все сытно и вкусно, судя по их фотографиям, кушающие — терпеть не могу это слово, но употреблю — кушающие интеллигенты из ФБ, которые возмущаются, куда поехали Pussy Riot и куда не поехали, просто не знают, что такое голодать. А я знаю, что такое голодать.

В свое время у меня был такой заскок, я ел по шестьсот килокалорий в день. Это очень мало. Младенец столько ест. Но я ел эти шестьсот килокалорий! А они не ели ничего. Это вообще очень серьезное испытание. Голод — это один из самых сильных наркотиков, но не когда ты вообще ничего не ешь. А когда ты действительно ничего не ешь — это одна из пыток. В данном случае самопыток. Которые девочки себе устроили. Как их можно не уважать за это? Как можно не уважать этих девочек, которые встали против системы?

А вы знаете, что я ездил выступать в тюрьме? Я, кстати, согласился, потому что мне сказали, что мы поедем к ним или к кому-то из них в лагерь. Потому что для меня это была честь. Потом к ним не пустили и нас просто повезли в лагерь. В женскую зону. Это незабываемо. Как вы понимаете, я был там всего два часа. Но я помню, как я входил… Тебя пропускают, хотя знают, что ты там… поэтишко… журналист… Как они говорили? "К нам приехали артисты" — артист, вот! И вот даже тебя, артиста, пропускают в этот рукав, потом закрывают за тобой дверь, открывают следующую, и ты выходишь. И секунд пять ты стоишь запертый между двумя решетками. И в этот момент ты понимаешь, что, по большому счету, ты лишен свободы. Понимаете?

И потом я увидел этих женщин, которых пригнали и посадили. И было ужасно стыдно перед ними читать. Стыдно, потому что ты холеный, здоровый, свободный человек, который через сорок минут будет на свободе, а они здесь сидят. И неважно, из-за чего, возможно, даже за дело, они кого-то убили, обманули, ограбили. Но в какой-то момент, когда ты стоишь перед этими людьми, тебе становится ужасно стыдно…

И девочки, находясь внутри, восстали против, и они не были артистками, им не вручали цветов — а нам букетики в тюрьме вручили. Я сейчас не осуждаю никого, вы понимаете, это нормально, люди старались, они это придумали, и надеюсь, что это хорошая зона. Но в тот момент, когда ты стоишь, ты понимаешь, что девочки, находясь под давлением, находясь в полной власти этих людей, они тем не менее голодают, борются, как их можно после этого не уважать? Ну как?

ПЦ: Скажите, что должны были бы привезти в Москву, чтобы вы десять часов стояли на ветру в дождь и снег, лишь бы это увидеть?

ДВ: Ничего. Я десять часов нигде бы не стоял. Я в метро не могу ездить. Вы знаете, я все время хожу. Сегодня ехал к вам — шел, не ехал — с записи, я записывал три "Поэтических минимума" — я просто сейчас заранее записываю, поскольку должен уехать в Питер и написать ряд статей о детях, которые страдают аутизмом. И я вынужден был поехать на запись в метро и я понимал, что произвожу впечатление того поезда, который несется на этих невинных жертв, и также на толстяка, потому что я просто всех ненавижу. <Поезд из колонки про Охлобыстина — ПЦ> Я не могу стоять. Мне отвратительно. Доехать до "Новокузнецкой", как вы понимаете, не очень далеко. Но я просто ненавижу все, я не могу и не хочу стоять в этом вагоне. А стоять десять часов! — среди других людей — нет, это невозможно.

ПЦ: Я, может, пожалею о том, что спросил про это, но тем не менее: а если бы от вашего стояния зависело досрочное или в принципе освобождение Pussy Riot?

ДВ: Конечно, пошел бы стоять, конечно. Это как у Ахматовой, "где стояла я сотни часов, и где для меня не открыли засов". Естественно, пошел бы.

<А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем — не ставить его
Ни около моря, где я родилась
(Последняя с морем разорвана связь),
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.

А. Ахматова. Реквием ПЦ>

ПЦ: А скажите, пожалуйста, и это будет самый последний вопрос, где вам слаще всего спалось — из всех мест, где вы побывали за последнее время?

ДВ: Лучше спросить "под чем" (смеется).

ПЦ: Я даже не сразу понял, о чем вы…

ДВ: Да, это лишено сексуального оттенка…

ПЦ: Я подумал про одеяло. Но нет, меня интересует место.

ДВ: Я понимаю, что вам хотелось какого-то однозначного ответа. Я так много мучился бессонницами, что, кажется, это должно занимать большое место в моих воспоминаниях, что мне кажется, я не мог бы ответить. На самом деле я сейчас вспомнил. Это давно было. Я приехал на дачу к своим друзьям, Свете Лин и Саше Орлову, у них один большой дом и старый дом. И мы ушли в другой дом с моим другом и просто заснули там, потому что спать в основном доме среди кошек и собак было невозможно. И это было одно из лучших — не сновидений даже, потому что снов не было…

ПЦ: Это в Подмосковье было?

ДВ: Да, в Подмосковье. В старом деревянном доме.

ПЦ: А время года?

ДВ: Лето. Дом не отапливался, поэтому, скорее всего, это было лето. И вот мы спали, и это было — как воспоминание — очень сильно. Мне просто очень нравилось там спать. А все остальное… это было очень давно. Года два назад. А все остальное как-то не очень, как-то все равно.

 

P.S. Заехал Павел Цапюк, чтоб взять интервью, но я не об этом. Я о своем даре дрессировщика.
Собака, понятно, прыгает, лижется, на месте не сидит.
Я говорю: Сейчас я вас сфотографирую с ней.
Павел: Она же ни на секунду не останавливается!
Тут я вынимаю телефон и говорю: Сидеть или остаешься без каши.
Собачка замирает.
Павел потрясенно молчит.
А потом говорит:
А можно мне тоже этой каши?

Из ФБ Дм. Воденникова

 

P.P.S. Прислали на вычитку давнишнее мое интервью (данное месяцев пять тому назад).
Я решил править не свой текст, а текст интервьюера.
Например, читаю: "Вот я бы еще хотел спросить вас, Дмитрий Борисович, вглядываясь в будущее нашей страны…"
Исправляю: "Вот я бы еще хотел спросить вас, Дмитрий Борисович, вглядываясь в ваше мерцающее неземной красотой лицо…"
Приславший интервью на считку пишет: "Хватит дурить, старый вы пень! Вычитывайте только свой текст!"
Обидно.

Оттуда же

 

P.P.S. ?